Индия

– Вы когда‑нибудь видели что‑то подобное? – спросила она с сильным американским акцентом.

– Много раз. Я отсюда родом.

В это мгновение пятеро мужчин в дхоти, воспользовавшись остановкой поезда, спрыгнули с подножки и присели испражняться прямо рядом с путями. Лицо девушки исказилось гримасой отвращения, она взглянула на меня и покраснела.

– Извините . Это мой первый визит в Индию. Вы к подобным вещам, наверное, привыкли больше, чем я.

– Конечно, – ответила я, с улыбкой глядя на рассевшихся в ряд мужчин, на «линию Мажино» из дерьма, которая вечно будет разделять Восток и Запад. – Знаете ли, милочка, возможность покакать на свежем воздухе – это, пожалуй, самое ценное в Индии, об утрате чего я больше всего жалела с тех пор, как покинула ее.

Девушка отвернулась и молча проследовала в свое купе.

Забыв о миллионах голодающих . Иногда мне кажется, что отсутствие в Индии привычки к традиционному европейскому туалету больше всего угнетает здесь западных туристов. Сами же они пребывают в самодовольной уверенности, что любое дерьмо, которым загажены их собственные пляжи, очищено специальными химикатами и абсолютно стерильно. Европейское дерьмо в отличие от индийского обезличено. Оно не ваше дерьмо и не мое, оно утратило свою идентичность. На Западе мы с брезгливостью и омерзением взираем на отходы собственного тела. Мы слишком привыкли легко избавляться от них, смывая их и предоставляя другим, далеким от нас и неизвестным нам людям делать за нас всю грязную работу по уборке наших экскрементов.

Как только поезд тронулся, я вытащила микрофон и выставила его в окно, чтобы записать жесткий скрежет, раздающийся при отпускании тормозов. Совсем неподалеку женщина у колодца – ее узкая худощавая фигура, удлиненная медным сосудом для воды на голове, казалась ожившим талисманом – наблюдала за отходившим составом с таким видом, словно никогда прежде не видела поездов, как будто они не проходили мимо ее колодца по нескольку раз на день в течение многих десятилетий, точно эта загадочная, похожая на громадную гусеницу конструкция явилась в ее мир из какого‑то бесконечно далекого будущего.

2

На следующее утро я выехала на такси вместе с группой студентов из маленькой гостиницы, в которой остановилась. Они высадили меня в Сонавле, где обитали те хиджры, что забрали тело Сами. Они жили над общественной баней в трех километрах от святилищ Хаджра и Барла и в десяти километрах от студии Проспера.

Здания здесь были в основном одноэтажные. Те из них, владелец которых мог себе это позволить, были выкрашены в глянцевитый ярко‑лазурный или пурпурно‑акриловый цвет, те же дома, чьи владельцы победнее, были просто побелены. На перекрестке четырех главных улиц четыре похожих на ракеты индуистских храма из белого мрамора венчали четыре угла главной площади городка, напоминая судки для соли и перца в стиле «арт деко».

Над крышами домов возвышались другие храмы, и остатки того, что производило впечатление древней храмовой резьбы, пунктиром прочерчивали стены недавно построенных жилых домов. Там, где какой‑нибудь американский городок разместил бы череду уличных заведений, посвященных поклонению священному «Маку», божеству «фаст фуд», в этом городишке теснились придорожные алтари Ганеши и Шивы, предназначенные для искателей легкой духовной поживы, религиозного «быстрого питания».

В бане работали подтянутые мускулистые женщины, напоминавшие бегуний на марафонскую дистанцию. Они жестом показали мне дорогу через внутренний дворик и затем вверх по лестнице в затененную деревьями, прохладную, чистенькую комнатку, как будто явившуюся из моего деревенского детства. Окна не больше полотенец для умывания в толстенных стенах, покрытых голубоватой побелкой, усиливающей ощущение прохлады. А сверху по стенам идет роскошный живописный фриз из белых вьющихся цветов и листьев. В одном углу комнаты стянутая веревкой койка, на нее в несколько слоев сложены стеганые одеяла, и над всем этим – маленький алтарь Богине‑Матери.