Индия

– Я останусь здесь, – говорит Марианна Фуско. – Кто‑то же должен позаботиться и о моих несчастных туфлях.

Вишрам слышит напряжение в ее голосе. Это место ей абсолютно чуждо. Оно сугубо индийское, слишком индийское.

Здесь никому не делают никаких скидок. Все противоречия, странности и дикости Бхарата реализуются тут, в месте любви и поклонения злобному олицетворению первобытной женственности. Черная Кали с гирляндой из голов и устрашающим кровавым мечом. Даже Вишрам чувствует, как все внутри у него сжимается от ощущения суеверного ужаса перед чем‑то совершенно чуждым и нечеловеческим, когда он проходит, пригнувшись, под изображениями музыкантов Махавидья – десятью воплощениями мудрости, исходящими из йони черной богини.

Шастри остается с Марианной. Вишрама затягивает в поток паломников, медленно шествующих по лабиринту. Храм низенький, дымный и очень тесный. Вишрам приветствует садху и получает от них тилаки за горсть рупий. Гарбхагриха совсем крошечная – узенькое подобие гроба, где черное изображение с выпученными глазами покоится под кучами цветочных гирлянд. Узкий проход до отказа забит толпой, теснящейся вокруг святыни. Люди пытаются просунуть руки в узкую йоническую щель, чтобы зажечь благовония, совершить возлияния молоком, кровью и окрашенным в красный цвет маслом. Голодная Кали требует семь литров крови каждый день. В таких до определенной степени урбанизированных центрах, как Мирзапур, используют козлиную кровь. Взгляд Вишрама встречается со взглядом богини, который зрит в прошлое, настоящее и будущее, пронзая и рассыпая в прах все иллюзии. Даршан… Человеческий поток несет его дальше. Гром сотрясает храм. Муссон наконец‑то пришел на запад. Жара становится невыносимой. Звенят колокола. Паломники распевают гимны.

Вишрам находит отца в черном подземелье без окон. Он едва не спотыкается об него в сплошной темноте. Вишрам протягивает руку, чтобы за что‑нибудь ухватиться и не упасть, и тут же отдергивает ее от дверного косяка. Она влажная. Кровь… Весь пол усыпан золой. Когда его глаза немного привыкают к темноте, он видит квадратное углубление в центре помещения. Смасана Кали также является богиней гхатов. И это – место кремации.

Ранджит Рэй сидит, скрестив ноги, среди золы. На нем дхоти садху, накидка и красная тикка Кали. Кожа у него серая от вибхути. Белой священной золой посыпаны его волосы и даже щетина. Вишрам понимает, что перед ним не его отец, а некто, кого часто видишь сидящим перед уличным алтарем или обнаженным, распростершимся у входа в храм. Пришелец из иного мира.

– Отец?

Ранджит Рэй кивает.

– Вишрам. Садись, садись.

Вишрам оглядывается, но вокруг нет ничего, кроме золы. Наверное, здесь грешно беспокоиться о чистоте костюма. К тому же Вишрам прекрасно понимает, что ему не составит труда приобрести новый, и потому без дальнейших размышлений усаживается рядом с отцом. Раскат грома вновь сотрясает храм. Звонит колокол, молитва паломников становится громче.

– Отец, что ты здесь делаешь?

– Совершаю пуджу по поводу конца эпохи.

– Но это же ужасное место.

– Оно таким и должно быть. Очами веры видишь все по‑другому, и мне оно не кажется таким уж ужасным. Оно такое, каким должно быть. Оно соответствует своему предназначению.

– Символике разрушения, отец?

– Преображения. Смерти и возрождения. Колесо поворачивается.

– Я выкупаю долю Рамеша, – сообщает Вишрам. Он уже сидит босой среди пепла умерших. – Это даст мне две трети акций компании и позволит вытеснить Говинда и его западных партнеров. Я ничего у тебя не спрашиваю, я просто ставлю тебя в известность.

Вишрам замечает проблеск старой мирской сметки в глазах у отца.

– Полагаю, ты понимаешь, откуда у меня деньги на это.

– От моего доброго друга Чакраборти.

– Ты знаешь, кто, точнее, что за ним стоит?